Неточные совпадения
— У нас забота есть.
Такая ли заботушка,
Что
из домов повыжила,
С
работой раздружила нас,
Отбила от еды.
Ты дай нам слово крепкое
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По правде и по разуму,
Как должно отвечать,
Тогда свою заботушку
Поведаем тебе…
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного
дома снимают леса, возвращается с
работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят
на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом
на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил
на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Мы промчались по предместью, теперь уже наполненному толпами народа, большею частию тагалами и китайцами, отчасти также метисами: весь этот люд шел
на работу или с
работы; другие, казалось, просто обрадовались наступавшей прохладе и вышли
из домов гулять, ходили по лавкам, стояли толпами и разговаривали.
После завтрака, состоявшего
из горы мяса, картофеля и овощей, то есть тяжелого обеда, все расходились: офицеры в адмиралтейство
на фрегат к
работам, мы, не офицеры, или занимались
дома, или шли за покупками, гулять, кто в Портсмут, кто в Портси, кто в Саутси или в Госпорт — это названия четырех городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что в то время, как
дома их брюхатые бабы работают непосильную
работу, и дети их в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному
из тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя
на этот
дом.
Во время своих побывок
дома он входил в подробности ее жизни, помогал ей в
работах и не прерывал сношений с бывшими товарищами, крестьянскими ребятами; курил с ними тютюн в собачьей ножке, бился
на кулачки и толковал им, как они все обмануты и как им надо выпрастываться
из того обмана, в котором их держат.
Из всех восточных народов
на материке Азии корейцы первые додумались до использования живой силы воды. У китайцев таких машин нет. Иногда толчеи устраиваются
дома или в самой фанзе. В последнем случае вместо ковша коромысло кончается плоской лопатой, а машина приводится в движение давлением ноги. Эту
работу обыкновенно исполняют женщины.
Попадался ли ему клочок бумаги, он тотчас выпрашивал у Агафьи-ключницы ножницы, тщательно выкраивал
из бумажки правильный четвероугольник, проводил кругом каемочку и принимался за
работу: нарисует глаз с огромным зрачком, или греческий нос, или
дом с трубой и дымом в виде винта, собаку «en face», похожую
на скамью, деревцо с двумя голубками и подпишет: «рисовал Андрей Беловзоров, такого-то числа, такого-то года, село Малые Брыки».
— «Да везде, где тепло и хорошо, — говорит старшая сестра: —
на лето, когда здесь много
работы и хорошо, приезжает сюда множество всяких гостей с юга; мы были в
доме, где вся компания
из одних вас; но множество
домов построено для гостей, в других и разноплеменные гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и выбирает.
В конце прошлого столетия при канализационных
работах наткнулись
на один
из таких ходов под воротами этого
дома, когда уже «Ада» не было, а существовали лишь подвальные помещения (в одном
из них помещалась спальня служащих трактира, освещавшаяся и днем керосиновыми лампами).
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов
из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы
дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «
на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «
работе».
Да недалеко ходить, вот покойничек, родитель Александра Иваныча, — старик указал глазами
на Оникова, — Иван Герасимыч, бывало, только еще выезжает вот
из этого самого
дома на работы, а уж
на Фотьянке все знают…
— Ты и молчи, — говорила Агафья. — Солдат-то наш
на што? Как какой лютой змей… Мы его и напустим
на батюшку-свекра, а ты только молчи. А я в куренную
работу не пойду… Зачем брали сноху
из богатого
дому? Будет с меня и орды: напринималась горя.
Денег
из дома Хлебников не получает, а
на вольные
работы его не берут по слабосилию.
Пробил барабан, и все отправились
на работу, а я остался
дома. Сушилов в это утро встал чуть не раньше всех и
из всех сил хлопотал, чтоб успеть приготовить мне чай. Бедный Сушилов! он заплакал, когда я подарил ему мои арестантские обноски, рубашки, подкандальники и несколько денег. «Мне не это, не это! — говорил он, через силу сдерживая свои дрожавшие губы, — мне вас-то каково потерять, Александр Петрович?
на кого без вас-то я здесь останусь!» В последний раз простились мы и с Акимом Акимычем.
На днях издатель «Записок
из Мертвого
дома» получил уведомление
из Сибири, что преступник был действительно прав и десять лет страдал в каторжной
работе напрасно; что невинность его обнаружена по суду, официально. Что настоящие преступники нашлись и сознались и что несчастный уже освобожден
из острога. Издатель никак не может сомневаться в достоверности этого известия…
Зимою
работы на ярмарке почти не было;
дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы
из «Нивы»,
из «Московского листка», а по ночам занимался чтением хороших книг и пробовал писать стихи.
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла
работу у скорняка и с утра уходила
из дому, сестренка училась в школе, брат работал
на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
Несмотря
на обилие суеты в магазине и
работы дома, я словно засыпал в тяжелой скуке, и все чаще думалось мне: что бы такое сделать, чтоб меня прогнали
из магазина?
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается
из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к
работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах,
на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные
дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди
на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Горницы брагинского
дома огласились пьяными криками, смехом и неприличными восклицаниями. Татьяна Власьевна хлопотала в кухне с закусками. Нюша совалась с бутылками неоткупоренного вина. Зотушка накрывал в горнице столы и вместе с Маланьей уставлял их снедями и брашно; Дуня вынимала
из стеклянного шкафа праздничную чайную посуду. Словом, всем
работы было по горло, и брагинский
дом теперь походил
на муравьиную кучу, которую разворачивают палкой.
— Вот теперь и полюбуйся… — корила свою модницу Татьяна Власьевна, —
на кого стала наша-то Нюша похожа? Бродит по
дому, как омморошная… Отец-то шубку вон какую привез
из Нижнего, а она и поглядеть-то
на нее не хочет. Тоже вот Зотушка… Хорошо это нам глядеть
на него, как он
из милости по чужим людям проживается? Стыдобушка нашей головушке, а чья это
работа? Все твоя, Аленушка…
Вогнутым полукругом стоит тяжелое мраморное здание вокзала, раскинув свои крылья, точно желая обнять людей.
Из порта доносится тяжкое дыхание пароходов, глухая
работа винта в воде, звон цепей, свистки и крики —
на площади тихо, душно в всё облито жарким солнцем.
На балконах и в окнах
домов — женщины, с цветами в руках, празднично одетые фигурки детей, точно цветы.
Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила
работу и стала глядеть в окно. Вскоре
на одной стороне улицы из-за угольного
дома показался молодой офицер. Румянец покрыл ее щеки: она принялась опять за
работу и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.
В нашей скромной семье, состоявшей, за частыми отлучками отца,
из матери и детей, не было никакого мужского господского элемента, и потому наши затрапезные сенные девушки сидели, как мы их видели, наверху за
работой. Но у Зыбиных, где
дом был разделен продольным коридором
на две половины, горничные, поневоле поминутно встречаясь с мужским полом, щеголяли самыми изысканными прическами и нарядами.
К моему удивлению, Гаврило Степаныч порядочно знал политическую экономию, читал Адама Смита, Милля, Маркса и постоянно жалел только о том, что, не зная новых языков, он не может пользоваться богатой европейской литературой по разным экономическим вопросам
из первых рук, а не дожидаясь переводов
на русский язык; в статистике Гаврило Степаныч был как у себя
дома, читал Кетле и Кольба, а
работы русского профессора Янсона он знал почти наизусть.
Солнце невыносимо пекло нам затылки, Коновалов устроил
из моей солдатской шинели нечто вроде ширмы, воткнув в землю палки и распялив
на них шинель. Издали долетал глухой шум
работ на бухте, но ее мы не видели, справа от нас лежал
на берегу город тяжелыми глыбами белых
домов, слева — море, пред нами — оно же, уходившее в неизмеримую даль, где в мягких полутонах смешались в фантастическое марево какие-то дивные и нежные, невиданные краски, ласкающие глаз и душу неуловимой красотой своих оттенков…
Мещане в городе юркие, но — сытенькие; занимаются они торговлей красным и другим товаром
на сельских ярмарках уезда, скупают пеньку, пряжу, яйца, скот и сено для губернии; жены и дочери их вяжут
из разноцветных шерстей туфли, коты, шарфы, фуфайки и дорожные мешки, — это рукоделие издавна привила им монастырская школа, где почти все они учились грамоте. Город славится вязаньем, посылает его к Макарию
на ярмарку, и, должно быть, эта
работа развила у жителей любовь к яркой окраске
домов.
Получил Марко Данилыч
из дома известье, что плотничная
работа и вчерне и вбеле кончена, печи сложены, окна вставлены, столы и скамьи поставлены, посуда деревянная и глиняная заготовлена — можно бы и переходить
на новоселье, да дело стало за хозяином.
Съели кашу и, не выходя из-за стола, за попойку принялись. Женщины пошли в задние горницы, а мужчины расселись вокруг самовара пунши распивать. Пили за все и про все, чтобы умником рос Захарушка, чтобы дал ему здоровья Господь, продлил бы ему веку
на сто годов, чтоб во всю жизнь было у него столько добра в
дому́, сколько в Москве
на торгу́, был бы
на ногу лего́к да ходо́к, чтобы всякая
работа спорилась у него в руках.
Два дня я просидел за приведением в порядок своих записей.
На третий день я окончил свою
работу, закрыл тетрадь и вышел
из дому, чтобы немного пройтись по реке до переката.
Сегодня отеки совершенно спали, и Андрей Иванович почувствовал себя настолько лучше, что принялся за
работу, которую взял с собой
из мастерской
на дом.
Попасть
на фабрику ей не удалось, и она брала
работу из фабрики
на дом.
— Таперя
на работу хожу, а зимой ребеночка
из воспитательного
дома беру, кормлю соской. Полтора рубля в месяц дают.
— Вы мало знаете нашу жизнь. Ничего в ней веселого нету. Все время от всех зависишь, — раб какой-то. Сегодня
на работе, а завтра сокращение, завтра не потрафил мастеру, шепнули
из полиции, — и ступай за ворота. А
дома ребята есть просят… Унижают эти страдания, подлецом делают человека…
— Моя биография не совсем такая, какие вы до сих пор слушали. Я в детстве жила в холе и в тепле. Родилась я в семье тех, кто сосал кровь
из рабочих и жил в роскоши; щелкали
на счетах, подсчитывали свои доходы и это называли
работой. Такая жизнь была мне противна, я пятнадцати лет ушла
из дома и совершенно порвала с родителями…
Никто в
доме не рассылал столько людей и не давал им столько
работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда-нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли
на нее кто
из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Чтó бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.